Тоска и пляска.
Чтобы попасть в театр "ОКОЛО дома Станиславского", необходимо свернуть с Вознесенского переулка во дворы, потом пройти направо, потом налево, и, не запутавшись в дверях и окнах старого московского подворья, наткнуться на указатель – "La Stalla". Это и есть вход на малую сцену театра.
Говорить о режиссуре Юрия Погребничко вне театра "ОКОЛО дома Станиславского" невозможно. Весь он – от названия до кирпичных стен игровой площадки – воплощает собой образ художественного руководителя.
Конечно, Погребничко ставил свои спектакли не только здесь: начинал вообще с любимовской Таганки, но «не сошелся во взглядах» с главным режиссером, и скоро надолго уехал из столицы. Он ставил в Красноярске, Калинине, Кимрах, Брянске, Петропавловске-Камчатском… Словом, не понаслышке знает Погребничко о трудностях и болях далекой провинции, и эта тема становится сквозной темой его спектаклей.
Герои Погребничко – всегда люди "на отшибе", они не активные участники событий, но те, на кого эти события, так или иначе, влияют. Сам режиссер ощущает себя и свой театр «рядом» с большим театральным процессом, «около» современной жизни.
И, естественно, такое название театр получил не только потому, что здание «La Stalla» – место, где когда-то располагались конюшни Алексеева (Станиславского). В одном из немногочисленных интервью Погребничко говорит, что ему просто очень понравилось, как звучат три буквы «о» в слове «ОКОЛО». «Можно легко переделать в русское «ёкалэ»,- шутит художественный руководитель.
Полуподвальное помещение. Стульев для зрителей – не больше шестидесяти. Вместо сценических подмостков – деревянный пол. Он выкрашен в черный цвет. Красные кирпичные стены по его бокам и в глубине сцены выбелены…
Хотя выглядит внешне театр сурово, в спектаклях Погребничко непривычно много душевного тепла. Возможно, оно рождается из песен. В театре «ОКОЛО» всегда много поют. Часто песня просто врывается в спектакль, и сначала зритель даже сбит с толку – к чему и откуда она вдруг взялась? Но почти сразу он просто заслушивается красивыми, тихими, чистыми голосами.
И сюжет, и конфликт спектакля «Старый, забытый» проявляются в песнях. Действие происходит в далёких семидесятых, в далёком деревенском клубе. Холодные кирпичные стены, нарядные девушки в платьях, мужчины в форме. И все они – то хором, то дуэтом, то трио – поют разные песни на разный лад. И  советские композиции, и романсы, и даже как-то раз «Yesterday»…
В «Бессаме Муччо» в голосах девушек слышатся народные мотивы, в их интонациях есть что-то частушечное, само по себе прекрасное, но с этой песней несовместимое. Так «Бессаме Муччо» наполняется некрасивыми, кабачными интонациями. Это раскрывает души людей, мечтающих забыть о своих корнях и стремящихся к новым истинам. Но корни – сильнее…
Кажется, какие бы ни были слова в песнях спектаклей Погребничко, поют эти люди всегда о несовершенной мечте, об утраченном прекрасном мире. Их глаза блестят, а голос, отдаваясь эхом в звоне кирпичных стен, уходит наверх. И тогда, пожалуй, происходит самое важное, что случается в театре «ОКОЛО».
В какой-то момент, благодаря песне, герои обретают свободу, столь желанную в мире Погребничко. Поэтому песня для актёров этого театра – особенный способ существования на сцене, песня – это возможность вырваться, это путь. Звуки пения уносятся ввысь – и только таким образом возможно освободиться от оков этого мира.
Из спектакля в спектакль, герои Погребничко всегда «в плену», всегда зажаты, всегда мучаются от несвободы. Герою душно, кажется, что ему тесно на пространстве черного деревянного пола. Его душа шире этого мира, она постоянно стремится прочь отсюда. Но за кирпичными стенами – пусто.
В спектакле «Предпоследний концерт Алисы в стране чудес», откуда-то из-за сцены, иногда доносится лай собаки. Кажется, что он раздаётся в пустом пространстве, кажется, что во всей Вселенной – никого нет.
Этот спектакль начинается с того, что два человека, юная девушка и взрослый мужчина, выходят на сцену друг за другом, синхронно,  шаг за шагом. Она одета в красивое розовое платье, у нее в руках чемодан.
Мы сразу узнаем в Марии Погребничко Алису. За ней идет человек в полосатых штанах и полосатой рубахе – в одежде тюремного заключенного. Это Алексей Левинский.
Когда они подходят к зрительному залу, Мария делает несколько шагов влево и ставит чемодан. Левинский остаётся справа. Она прикладывает палец к губам, жестами, под звуки тихой мелодии, просит Левинского забрать его и… стать Алисой вместо неё. Видно, что героине самой надоело в этом мире, что она хочет сбежать. Левинский пожимает плечами и соглашается, грустно и задумчиво улыбаясь.
Теперь он – Алиса, и никто в стране чудес не замечает, что он – вовсе не девочка в розовом платье, все называют его Алисой. А Левинский вежливо улыбается, отвечает, что он не приглашён на концерт к Королеве, и слушает песни мужского квартета:

«…Потому что перед ней
  Две дороги – та и эта,
  Та – прекрасна, но напрасна,
  Эта, видимо, всерьез…»

А однажды, в середине спектакля, он выйдет в центр площадки и возьмёт в руки акробатические трости. Они закрутятся в его руках, и Алиса-Левинский станет жонглировать ими и одновременно обратится к зрительному залу.
Он скажет: «Обождите – и можете быть живы», он начнет рассуждать о вере и благодати. И когда Левинский будет крутить тростями, на секунду покажется, словно это – планеты, и словно этот человек стоит в центре Вселенной, словно он правит их вращением. А вокруг него – пустота, где есть только лай собаки, и больше нет ничего, ничего…
Страна чудес откровенно напоминает страну СССР, а сценическая площадка в этом спектакле часто похожа на зал суда. Так случается в спектаклях Погребничко: играя масштабами, режиссёр то говорит о космических размерах, то о размерах одной страны, одного здания суда.
Судейский стол растянут вдоль сцены, а в левую стенку вжато сидение подсудимого. Оно вытянуто вертикально и сверху накрыто доской. Заключенного сажают внутрь, а с доски-крыши, поджав ноги и обняв чемодан, внимательно за всем наблюдает Алиса-Левинский.
На этом суде сумасшедшая Королева (Ольга Бешуля) то и дело весело хохочет, и отправляет героев на казнь,  от постоянной истерики Королевы и от ударов топора за сценой становится жутко. Но Алисе-Левинскому вовсе не страшно здесь. Только, кажется, стыдно перед зрителями за все, что происходит в этой стране.
Он наблюдает со своей крыши и грустит. Иногда вежливо спрашивает, не знает ли кто, как ему попасть домой. Но в ответ на него недоуменно и тоже грустно смотрят: «Зачем тебе домой?»
Загадочный Алексей Левинский, с чемоданом в руке, еще не раз появится в спектаклях Погребничко. Это вечный путник, вечный искатель, он словно проходит мимо театра «ОКОЛО» и случайно в него заглядывает.
На какое-то время остаётся, потом берёт чемодан – и опять уходит. Он смотрит на это всё своим грустным, жалеющим взглядом, наполненным русской интеллигентской тоской.
Ему нужно быть в пути. Все время в пути. Он не может окончательно остановиться в мире чужих ассоциаций, мечтаний, снов. А ведь именно из этого всего сотканы спектакли Погребничко.
Часто режиссер называет свои работы фразами из пьесы, иногда придумывает названия сам. Это и понятно – слишком много самого Погребничко, личности режиссера, в его творениях. Так, например, спектакль по «Старшему сыну» Вампилова назывался «Я играю на свадьбе и на похоронах», по «Чайке» Чехова – «Отчего застрелился Константин», по «Лесу» Островского – «Нужна драматическая актриса»…
Погребничко всегда в диалоге с драматургом, пьесу которого взял за основу. Бывало не раз, что в одном спектакле Погребничко совмещает сразу несколько литературных источников – например, «Где тут про воскрешение Лазаря?» построен на перекличке «Преступления и наказания» Достоевского и «С любимыми не расставайтесь» Володина.
Уже из названия «Вчера наступило внезапно, Вини-Пух, или Прощай, «Битлз» можно представить, сколько всего переплетено в этом спектакле. Рассказывает в нём Погребничко о замёрзшей стране, в которой события происходят внезапно, и в которой нет надежды на завтрашний день.
Нет, герои в ней вовсе не всегда грустят, часто на сцене появляются яркие краски, иногда здесь шутят, и публика искренне смеётся. Но ощущение того, что люди заперты в маленьком мире, безнадежно заключены в нем, накладывает свой отпечаток на восприятие спектакля.
Первое, что видит зритель на сцене, когда заходит в зал – высокая железная сетка. Она проводит границу между правой частью сцены и зрительным залом.
Суровый мужчина в шапке-ушанке объявил, что это – сумасшедший дом. Как мы позже поймём, перед нами – Кристофер Робин (Владимир Храбров). Он со скрежетом задвигает большой железный засов – от старой советской парты, стоящей в углу, прямо до сетки. Так сценическое пространство совсем отделяется от публики.
Только Кристофер Робин может выдвигать и задвигать засов, покидать огороженный мир – и иногда он выходит из «сумасшедшего дома», и проверяет, нет ли чего в почтовом ящике, висящем на левой стене, перед партой. Конечно, опять ничего нет.
Вообще, трактовка героев у Погребничко особенная. Поскольку Пятачка играет девушка, Мария Погребничко, мы чувствуем, как нежно она любит Винни-Пуха, Сергея Каплунова. Винни-Пух же – жестокий равнодушный глупец с опилками в голове. Сова (Елена Кобзарь) – томная, мудрая, но опустошённая развратница. Иа-иа (Виталий Степанов) – одинокий и несчастный студент.
И именно Иа-иа, с его оторванным хвостом, с горшком и шариком, становится в какой-то момент центральной фигурой спектакля. Вот ему хочется вырваться из клетки – потому что плохо, нестерпимо плохо в этом мире, где ему нечего есть и негде жить. Но сразу становится ясно, что он из клетки не вырвется, что он и умрёт здесь – правда, под красивые звуки песен «Beatles».
Вживую в этом спектакле почти не поют. «Выход» из этого мира – и есть песни «Beatles». Они задают ритм спектакля, его настроение, они раскрывают его душу. Портреты четырёх англичан висят под потолком, и рядом с ними, слева – портрет Брежнева. Иногда, под песню «You shall, I will» Пятачок и Винни-Пух синхронно танцуют простенький танец, в котором, будто прощаясь, плавно машут руками портретам.
А иногда они подходит вплотную к клетке. Пятачок становится к ней близко-близко. И тогда выключается свет, и возникает луч – только над ними. Пятачок, вдруг неожиданно грустный, но всё такой же искренний, тихо, обращаясь не к зрителям, а куда-то вдаль, произносит:

«Над горой Ли дождь и туман,
в реке Че – прибывает вода.
Вдали от них я не знал покоя от тоски!
Я побывал там и вернулся…
ничего особенного!
Над горой Ли дождь и туман,
в реке Че – прибывает вода».
Пока Мария Погребничко произносит эти слова, образ Пятачка постепенно бледнеет. Перед нами не просто герой и не просто актриса, перед нами девушка, она стоит в луче света, смотрит за железную решетку – и ничего за ней не видит. Она чувствует бессмысленность пути. В её словах слышится тоска, одиночество. Она вовсе не хочет вырваться «за решётку». Выхода нет. Все – бессмысленно.
Предчувствием катастрофы дышит премьерный спектакль Юрия Погребничко «Три сестры». Режиссер возвращается к чеховской пьесе уже в третий раз. Когда спектакль еще не был выпущен и только репетировался, Погребничко говорил, что в новой версии он не будет дублировать свои предыдущие постановки.
Но, видимо, есть некоторые вещи, которые в сознании режиссёра неразрывно связаны с пьесой «Три сестры». В каждом его спектакле по ней на сцене неизменно появляется голое бревно.
Лесоповал. То, что осталось от живого дерева. В первом акте новой трактовки бревно подвешено на верёвках. И, когда няня толкает его, словно маятник на часах, бревно начинает колебаться. Оно словно подсчитывает, сколько этим людям осталось жить. Смерть проходит лейтмотивом по всему спектаклю.
Во втором акте, после пожара, бревно уже сняли с веревок, и оно просто лежит на земле, параллельно столу. Сам стол, длинный, прямоугольный, стоит в самом центре комнаты, он вытянут поперёк сцены, и все герои ходят вокруг него, он стесняет их, его нельзя сместить, передвинуть. Это главный образ спектакля, и по своей форме он напоминает гроб. 
Вдоль сцены, перед зрителями, горизонтально протянута тонкая верёвка. Слева, стянутая в угол, болтается на этой верёвке грязная белая занавеска. И, соединяя пространства, режиссёр разрешает нам подглядывать в чужое окно, где, кажется, сплетаются все времена.
Ходили слухи, что, в новой версии спектакля, три сестры будут жить в Париже и вспоминать своё прошлое. Честно сказать, сложно было бы прочесть эту режиссёрскую задумку, заранее не зная о ней. Хотя явно одно – в спектакле две пары «трёх сестёр». В программке это обозначено так:

Три сестры – Ольга Бешуля
       Лилия Загорская
             Елена Кобзарь

Ольга – Марьяна Кирсанова   
Маша – Элен Касьянчик
Ирина – Мария Погребничко

Первые «сёстры» намного старше вторых. Они одеты в старые длинные шинели, обшитые кое-где блёстками. Появляются эти три сестры в начале спектакля, в середине и в конце. Из глубины сцены они выходят в безлюдное пространство площадки.
Прямо перед первым рядом зрителей стоят три стула, они повернуты сидениями к сцене. Три сестры, медленно проходя через пустую площадку, огибая стол, становятся к стульям и произносят:

- Народу мало.
- Дождь.
- И снег.

Те три сестры, что описаны Чеховым – воспоминания этих женщин, фантомы. В кружках у этих – горячий чай. И если бы они курили, в их руке была бы зажженная сигарета, если бы мыли руки – в рукомойнике была бы вода.
Этого всего нет в мире «молодых» трёх сестёр: они пьют чай из пустых прозрачных стаканов, курят незажженные сигареты, подставляют руки под сухой рукомойник.
Здесь даже мамины часы не разбиваются, а барон (Илья Окс) уже в середине спектакля ложится на прямоугольный деревянный стол ногами вперед и закутывается, как в саван, в белую простыню…
Кроме трёх сестёр, Тузенбах – единственный герой, который может забраться на этот стол. Остальные, даже если нужно сесть на него, не садятся, а присаживаются где-то с краю.
И только сестры иногда смело запрыгивают на стол-гроб и проходят, пробегают, проносятся по нему, как по взлётной полосе. И – спрыгивают. Девушек в это время поддерживают под руки другие герои, а в сцене с ряжеными, кругом раздаётся свист, гул народного праздника и песни.
Звучат в этой сцене и «Очи черные». В цыганской юбке с цветами, Александра Тюфтей от частушечного визга неожиданно переходит к таким глубоким нотам, что чувствуется в переливах её голоса и неисчерпаемое русское веселье, и беспощадная русская тоска.
А в это время ряженые в черных париках и цыганских юбках пляшут, пляшут, словно доплясать хотят, выплясать всё, и сейчас как будто растворится этот мир с его красками, и на смену придёт что-то новое, и не будет там места этим народным пляскам; и пляскам, и тоске.
Так и есть: входит Наташа (Екатерина Кудринская) и разгоняет ряженых, потому что ребёнку надо спать. Ребёнок в этом доме – тоже фантом. О нём говорит Наташа, но никаких признаков его присутствия больше в спектакле нет.
Иногда Екатерина Кудринская, во время действия, не потеряв интонации и осанку Наташи, становится экскурсоводом. Она выходит на площадку спиной, кажется, не видя героев спектакля. Она рассказывает – сначала «невидимым» посетителям, а потом все остальные заслушиваются её речью – что в этом здании когда-то были конюшни.
«А позже здесь был театр. Вот тут находилась сцена, а вот там – зрительный зал». И тогда все актёры направляют свои взгляды на публику, и блуждают пустыми глазами по нашим лицам. Они словно разглядывают пустоту, они не видят нас. Неужели мы тоже фантомы…
Три сестры одеты в белые платья. Только на Ирине еще длинные черные перчатки и вульгарный рыжий парик, который она иногда поправляет или вообще на время снимает.
Никто из героев, и даже сама Ирина, кажется, не придают никакого значения ее странному и неестественному облачению. И от этого становится страшно. Эти люди сами ещё не видят, насколько близко подошла к ним смерть, но всё пронизано её дыханием.
Когда в конце спектакля три «старшие» сестры уходят с площадки, они начинают танцевать. Кругом пустота – а они, в шинелях, кружатся, их юбки развеваются, но сами женщины лишь только намечают те движения из пляски, которую танцевали когда-то. Они смеются – и им правда радостно. Их смех напоминает по духу ту атмосферу, в которой веселились ряженые.
Эти три сестры выходят в спектакле вместо Ольгиного «Надо жить!», на себе показывая, что вся их дальнейшая жизнь – пустота, воспоминания. Что настоящая жизнь кончилась тогда, когда Чебутыкин напевал «Тарарабумбия», а может, ещё раньше…
Но хоть вся их жизнь и состоит из воспоминаний, в этих воспоминаниях они счастливы. Они, пережившие 1917 год и ещё много всего, хранят в себе то, что все остальные потеряли. Тоску и пляску. 
Условно можно назвать Погребничко тем режиссером, который всю жизнь ставит один спектакль. Но, вместе с тем, его творчество – путь, поиск.
Во многих спектаклях Погребничко вдруг, неожиданно, появляется поезд. Он, невидимый, проносится мимо героев, и всегда кажется, что он мчится прямо посреди сцены. Гудит, стучит, и свет на площадке моргает.  А герои смотрят на него с восторгом, изумлением и завистью, грустью. Они не смогут никогда запрыгнуть в него. Они всегда останутся «около».
Спектакли Погребничко – не просто самовыражение, это способ сопоставить себя с окружающим миром, способ разобраться с тем, что в этом мире происходит.
Когда зрители выходят из театра «ОКОЛО» и кучками идут по Вознесенскому переулку, можно подслушать несколько разговоров.
Где-то идут и недоумевают: «Разве это театр и зачем мы вообще туда попали?»
Где-то вертят в руках репертуарчик и думают: «На что бы ещё пойти?»
Кто-то – наверное, студенты – громко обсуждают спектакль, составляют концепции и разговаривают на вечные темы.
А кто-то неприметно вышел из театра и идёт один. Он задумчиво напевает себе под нос романс о «берёзовой русской тоске»…